Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
Глебова взглядывает на Князева, и тот подходит к ней. Крупным планом их лица, будто они одни.
КНЯЗЕВ. Вы что-то хотели мне сказать, сударыня?
ГЛЕБОВА. Я просто взглянула...
КНЯЗЕВ. Но в ваших глазах мелькнула... нежность.
ГЛЕБОВА. Нежность? И вы решили: это к вам?
КНЯЗЕВ. Это была вопросительная нежность.
ГЛЕБОВА. Ну, садитесь, чтобы мне не задирать голову, боюсь, опрокинуться.
КНЯЗЕВ (делает движение подхватить ее). О, благодарю вас!
ГЛЕБОВА. Садитесь. За что вы меня благодарите?
КНЯЗЕВ. Усадили меня рядом с собою.
ГЛЕБОВА. И в чем тут радость?
КНЯЗЕВ. Я вижу вас одну, как будто мы здесь с вами совсем одни.
ГЛЕБОВА (оглянувшись). А Михаил Алексеевич? Он следит за вами, Всеволод. Он ревнует.
КНЯЗЕВ. Ах, вот вы о чем! Хотите посмеяться надо мной? Извольте.
ГЛЕБОВА. Посмеяться? Нет. Только надо условиться, чтобы потом не было недоразумений.
КНЯЗЕВ. Условиться? Хорошо. Я на все готов.
ГЛЕБОВА. Мне это не нравится. Не надо так серьезно.
КНЯЗЕВ. Игра - ваша стихия, не моя.
ГЛЕБОВА. А ваша стихия?
КНЯЗЕВ. Сказать: стихи - банально, а иначе как? Любовь.
ГЛЕБОВА (качает головой). Не надо так серьезно. Видите ли, я не стану вас слушать как Глебова-Судейкина, она дома осталась. Я здесь и сейчас Коломбина. Вы готовы сыграть роль Пьеро?
КНЯЗЕВ (страшно обрадовавшись). Худо-бедно готов.
ГЛЕБОВА. Отчего же «худо-бедно»?
КНЯЗЕВ. Увы! У Пьеро такая роль. Разве нет?
ГЛЕБОВА. Правда. Выходим на сцену.
КНЯЗЕВ. Нет, прошу вас, останемся здесь. А еще лучше: могу ли пригласить вас на интимный ужин?
ГЛЕБОВА. Но на ужин мне придется позвать мужа.
КНЯЗЕВ. К черту Арлекина! Я приглашаю вас на интимный ужин.
ГЛЕБОВА. И вы полагаете, я должна покориться?
КНЯЗЕВ. Вы сами настаивали на игре. Коломбина, будь она трижды замужем, имеет явную склонность к Пьеро. Поэтому на интимный ужин она просто не может не явиться.
ГЛЕБОВА. Это свидание?
КНЯЗЕВ. Всенепременно.
ГЛЕБОВА. Здесь это невозможно. Хорошо. Я подумаю, не пригласить ли мне вас на интимный завтрак. Но это надо заслужить.
КНЯЗЕВ. Я жизнь отдам.
ГЛЕБОВА. Отдать жизнь - значит умереть. Нет, на таких условиях я не согласна даже на игру.
КНЯЗЕВ. Это уже лучше.
ГЛЕБОВА. А по-моему, хуже.
Заспорив, они поднимаются; Хор вокруг Коломбины и Пьеро...
ХОРО, Коломбина! Коломбина!Таинственна, как пантомима,Очей веселых немота,Телодвижений красота.
АХМАТОВА. Сергей Юрьевич, кажется, вам уготована роль Арлекина?
СУДЕЙКИН. Нет, Анна Андреевна, у Арлекина рожок.
АХМАТОВА. Рожок?
СУДЕЙКИН. Он разъезжает на автомобиле.
АХМАТОВА. Что вы хотите сказать?
Цыбульский импровизирует... Выходит, полька?
ХОР...О, нет ее прелестней!А наш гусар - Пьеро,Он, как гусиное перо,Исходит старой песней.Любовь, отвага, честь -Как смерти славной весть.Всего одно свиданье -Как сладкое признанье.В любви успех не грех,Но как любить ей всех?
Пляска Хора вокруг Коломбины и Пьеро, с затемнением.
Меблированные комнаты. Николай Гумилев и Ольга Высотская медленно одеваются, то и дело оказываясь в объятиях друг друга.
ГУМИЛЕВ. Останемся до утра?
ОЛЬГА. Нет. Отоспаться мы можем и врозь. И не надо тебе лгать будет, где ты провел ночь.
ГУМИЛЕВ. Опоздав на последний поезд в Царское Село, я ночую, где придется, и оправдываться не нужно. Теперь мы снимаем небольшую квартиру недалеко от Университета. Но нынче я точно знаю, что Аня уехала к сыну в Царское Село.
ОЛЬГА (приласкавшись к нему). И вы полагаете, все хорошо?
ГУМИЛЕВ. Лучше не бывает. Я все больше привязываюсь к тебе. Давай поженимся?
ОЛЬГА. Испытываешь меня? Разве мы не условились безмолвно, что отдаться влюбленности вовсе не грех?
ГУМИЛЕВ. Да, конечно!
ОЛЬГА. Не означает ли это, что вы - ни ты, ни она - не держитесь за ваш брак?
ГУМИЛЕВ. Семья есть семья. Но мне нравится быть свободным. Мне необходимо быть свободным, я поэт.
ОЛЬГА. А она?
ГУМИЛЕВ. Она тоже очень независима по духу, по характеру. Поэтому нам нравится наша свобода.
ОЛЬГА. Она знает о нас?
ГУМИЛЕВ. От нее ничего нельзя скрыть. Она все угадывает, угадывает даже мысли. Она ясновидящая, она из жриц Аполлона.
ОЛЬГА. Не страшно?
ГУМИЛЕВ. Мне не бывает страшно. Точнее, когда мне страшно, тогда мне и хорошо. Опасность подстегивает меня, как льва. А ведом ли страх льву?
Ольга Николаевна снова на ногах.
ОЛЬГА. Если мы сейчас не выйдем отсюда, не выберемся до утра.
ГУМИЛЕВ. Хорошо, хорошо. Только давай еще раз.
ОЛЬГА. Но это же уже до утра.
ГУМИЛЕВ. Какое счастье!
ОЛЬГА. Это уже опасно. А вдруг я забеременею?
ГУМИЛЕВ. Вот я и боюсь.
ОЛЬГА. А зачем же ты заговорил о женитьбе?
ГУМИЛЕВ. Когда возникает привязанность, вместо скоротечной связи, хочется узаконить отношения.
ОЛЬГА. И ты готов развестись с Анной Андреевной ради меня?
ГУМИЛЕВ. Да, конечно.
ОЛЬГА. Она даст развод?
ГУМИЛЕВ. Конечно. И сама может выйти замуж. В том и ценность свободы.
ОЛЬГА. Но, женившись на мне, ты ведь заведешь новую любовницу?
ГУМИЛЕВ. Вполне возможно.
ОЛЬГА. И брак наш не будет долговечным?
ГУМИЛЕВ. Увы! Ничто не вечно под луной.
ОЛЬГА. Нет, лучше насладимся свободой и любовью, не думая о браке.
ГУМИЛЕВ. Хорошо.
Снова припадают друг к другу. Затемнение.
Возникает видение: песчаный берег моря, Гумилев и Ольга, одетые легко, по-летнему, босиком прогуливаются у воды.
ГУМИЛЕВ. Я рос гадким утенком, но всегда знал про себя, что однажды обернусь лебедем. Меня и тянуло куда-то вдаль. Меня притягивало недоступное, как тайна любви и счастья.
ОЛЬГА. Как Африка.
ГУМИЛЕВ. Да. Так в моей жизни появилась Аня Горенко. Мы росли в Царском Селе. Конечно, я видел ее и раньше.
ОЛЬГА. Чем же она была примечательна?
ГУМИЛЕВ. Внешне - еще ничем, как все гимназистки...
ОЛЬГА. Гадкие утята, еще не превратившиеся в лебедей.
ГУМИЛЕВ. Да. Но она запросто говорила по-французски и читала наизусть стихи на немецком. А мне языки, как, впрочем, и математика, не давались. Она владела словом, а я, поэт, нет. А! Каково? Кроме того, она не обращала на меня никакого внимания.
ОЛЬГА. Как на мальчика?
ГУМИЛЕВ. Нет, я был переростком в гимназии, высок ростом, но некрасив, как Лермонтов. Как Пушкин. Что делать? Однажды я объяснился в любви.
ОЛЬГА. Значит, вы успели влюбиться?
ГУМИЛЕВ. Не знаю. Но мне была нужна ее любовь. Ее признание.
ОЛЬГА. И что же?
ГУМИЛЕВ. Аня выслушала меня спокойно; когда я поцеловал ее, она сказала: «Останемся друзьями».
ОЛЬГА. Очень мило. Сдается мне, и у меня было нечто подобное. Гимназистки не принимают всерьез своих сверстников, им подавай студентов и офицеров.
ГУМИЛЕВ. По эту пору Аня уехала на юг, в Феодосию, где лето проводила каждый год, а затем она с семьей, которую оставил отец, поселилась в Киеве. Аня уехала, даже не попрощавшись со мной. Меня не было в ее жизни. А ведь я уже выпустил книжку стихов «Путь конквистадоров».
ОЛЬГА. Вы писали ей?
ГУМИЛЕВ. Нет. Это была утаенная от всего света любовь. Поэтому я, наверное, ее сберег.
ОЛЬГА. Боже!
ГУМИЛЕВ. Но я, уехав учиться в Париж, а затем, совершая поездки в Африку, всегда заезжал в Киев, студент Сорбонны, поэт, путешественник, и однажды попросил ее выйти за меня замуж. В ее семье это не приняли всерьез, но Аня согласилась. Мы обвенчались в церкви под Киевом и уехали в Париж, а по возвращении поселились у моей матери в Царском Селе. В Париже она познакомилась с одним итальянцем, нищим художником, и всю зиму переписывалась с ним. Весною уезжала в Париж.
ОЛЬГА. А почему ты мне рассказываешь? Ты по-прежнему ее любишь, а она тебя нет?
ГУМИЛЕВ. Я не изменился к ней, а вот она полюбила меня по-настоящему, знаешь, когда? Когда вышла ее книжка стихов «Вечер». В самом деле, без моего одобрения вряд ли она решилась.
ОЛЬГА. Ну да.
ГУМИЛЕВ. Что?
ОЛЬГА. Кажется, сейчас расплачусь.
ГУМИЛЕВ. Только не это! Там что-то случилось.
ОЛЬГА. Боже! Нашли тело Сапунова.
ГУМИЛЕВ. Я однажды купался в Африке...
ОЛЬГА. И чуть не утонули?
ГУМИЛЕВ. Нет. Потерял нательный крест, подарок матери, и с тех пор предчувствие несчастья не оставляет меня... Даже в Италии мысль о смерти преследовала меня и ныне вот влюблен в вас, а томит тоска...
Водная ширь, синяя от неба в вышине и на дне лагуны, простирается далеко в сиянии полуденного зноя.
